Порой, в ночи нарождающейся луны, фея плохо спит. Стонет, ворочается. Колокольчики ее звенят тревожным потусторонним звоном. Ей снятся поля сине-зеленой травы, где непрерывно дует ветер с запахом мёда и вереска.

И чем беспокойнее сон феи, тем тоньше она становится. Тело ее холодеет, становится полупрозрачным, истончается как туман поутру.

В такие ночи медведь не смыкает глаз. Крепко-крепко обнимает подругу неуклюжими лапами, дышит на нее горячим дыханием, чутко водит ухом. Шерсть на его загривке стоит дыбом - берлога полнится шорохов, тресков и шепотков. Кажется, что и не берлога вовсе, а продуваемая ветром поляна под огромным чернее-черного небом.

А когда огоньки звезд спускаются совсем низко, опутывают, садятся на шерсть, медведь тихо рычит:
- Не отдам, никому не отдам - и еще крепче прижимает фею к горячему мохнатому брюху.

Шепотки затихают к утру, с первыми птичьими трелями меркнут огоньки, сон феи выравнивает. Медведь лежит и почти не дышит, слушая тихое феино дыхание.