В конкурсе эротического рассказа я заняла последнее место и до сих пор не могу понять КАК.
Как я оказалась худшей в единственной вещи, в которой у меня есть полноценный, полновесный, полно-полно всякий опыт.
Рефлексирую.
То, что я не выиграю, было очевидно с самого начала, еще до первой строки. Там такие талантища участвовали, но читая и сравнивая свой текст с чужими, я была уверена, что у меня неплохие шансы.
Когда огласили результаты, я впала в ступор. Не от своего результата, его я осознала только полтора часа спустя. От того, как распределились голоса. Совсем-совсем не так, как я отдала свои
Рассказ, который я сочла идеальным
(он ниже) не занял не то, что 1-го, даже второго места. Рассказ, который я перечитала не менее 5 раз и каждый раз проживала от первой до последней буквы, не отозвался почти никому. Единственный текст, который вызывал отклик, физическую реакцию, не вошел даже в топ5. Я это осмысляю весь день.
Для тех, кому было интересно, выложу здесь свое. Бога ради, не надо хвалить.
Чуть позже, возможно, откроется пост со всеми текстами, ну а пока их можно почитать на открытых страницах авторов,
таких малоmike ainselСтрикспобедительница
Черный Шути мой личный победитель
ФигняТемы раздавались по жребию. Мне досталась отвратная, на мой взгляд:
любовь к детям, не достигшим 14 лет педофилия
***
Она пахла свежим медом, и этот резкий, с горчинкой, запах опьянял меня. Я мог бы сказать, что смаковал его, как искушенный сомелье хорошее вино, но это было бы ложью. Все что я мог, это жадно вдыхать, желая получить ее аромат весь без остатка.
Я был одурманен, но в то же самое время все, что было связано с ней, воспринимал очень отчетливо. Казалось, все мои чувства напряжены и сконцентрированы на ней одной. Я видел тоненькие золотистые волоски у нее на руках, слышал ее неровное дыхание и чувствовал, как от холода покрывает мурашками ее кожа.
Мне хотелось овладеть ею, не теряя ни секунды погрузиться без остатка в манящее ее тепло. Воображение мое рисовало картины, и я мог излиться в нее, не сдерживаясь. О да, я был напряжен, очень-очень напряжен. Но пока еще держался, и только мои губы касались ее плеча.
От моего поцелуя она нервно рассмеялась и попыталась прикрыться, вернув меня в реальность. Я ее не винил, поводов для волнения у нее было немало.
Например, то, что она была раздета, а я полностью одет. Или то, что сквозь неплотно пригнанные доски забора нас могли увидеть, или то, что никто никогда не трогал ее так.
Она была абсолютно невинна, и волновать ее могло что угодно. Меня же заботило только одно, то, что ей было восемь лет.
Впрочем, с каждой минутой все меньше и меньше.
[этот кусок стоило бы вырезать]
Тут, я полагаю, ты, читатель, ощутил волную праведного гнева и быть может отвращения, окрестив меня педофилом. Но будь спокоен, я не причинил ей вреда, и ни одной другой не сделал ничего, что испортило бы им жизнь. Если я и педофил, то по, ха-ха, призванию, не по решению суда. И, кстати, смириться с этим было совсем просто.
Мне было 24, когда я впервые понял, что со мной что-то не так.
В тот август я был абсолютно здоров, не писал кандидатской, не был угнетен дедлайном или осчастливлен отпуском, не находился в беспричинной мизантропической тоске и вообще ничем не был занят. Другими словами, впервые за пять лет не имел ни одного стоящего повода пропустить очередной семейный сбор, в тот раз на дне рождения племянницы. Ей исполнялось семь, впереди были школа и первый класс.
Я купил подарок, который подсказала мне по телефону мать, здороваясь, вспомнил всех по именам, был мил, улыбчив, вежлив. Поздравил именинницу и удостоился благодарственного поцелуя. И знаете что? Мне понравилось. Что-то невероятно приятное было в этих девичьих кокетливых объятьях, в этом слюнявом детском поцелуе и в удивительном ее запахе: странная смесь топленого молока и карамелек.
Я решил, что возраст дает свое, и у меня просыпаются отеческие чувства. Полвечера играл с племяшкой, валял дурака и веселил ее маленьких товарищей. В какой-то момент, катая ее на коленях, я понял, что получаю искреннее удовольствие. Мне нравилось все: и ее смех, и маленькие ножки в сандаликах, которыми она нещадно колотила меня, и пушистые волосы, которые лезли в нос, когда она ерзала. Но особенно мне был приятен ее запах.
Казалось, я плыву по его бесконечным волнам, и это даже и не запах вовсе, а море, бесконечное море, и от удовольствия я будто растворяюсь в нем. Мне хотелось, чтоб все это было моим - ее ароматная кожа, ее маленькие пальчики с мягкими ноготками, ее пухлые щечки и губы с маленьким юрким язычком. Я жаждал ее, я хотел ею обладать. И тогда я знал только один способ сделать ее своей.
Волна ужаса окатила меня, когда я понял, куда завели меня мысли. Я оттолкнул ее, почти скинув с колен, выбежал из квартиры под каким-то дурацким предлогом и шел, почти бежал без разбора вперед.
Не помню, сколько я проходил и сколько выкурил тогда. Я вспоминал всех своих подруг, большей частью безбёдрых и безгрудых, все скачанное порно в папке "любимое". Вспоминал и искал опровержения, кажется, даже нашел. Только год спустя я смог признаться самому себе в порочной
тяге. Признаться, принять и осознать, что никогда в жизни моя страсть не будет удовлетворена.
Закон и мораль - слишком весомые слова, для того, чтоб мои желания вырвались из-под их тяжести. Я не причинил ни одной из них вреда. И не сделал ничего, что желал бы больше всего, ничего того, что хоть как-то испортило бы их жизнь.
Возможно, когда-нибудь, одна их них придет к психологу или психоаналитику, они, кажется, входят в моду. Ляжет на кушетку, как это бывает в фильмах, примет удобную позу и медленно, с частыми остановками, начнет говорить.
Она расскажет, как однажды летом была в лагере. Расскажет о молодом воспитателе. Расскажет, как, играя, упала в холодный ручей, как замерзла, выбираясь. Расскажет, как прибежала к корпусу и как воспитатель велел ей немедленно переодеваться. Расскажет, как несмотря на слова, его руки медленно счищали грязь с ее ног, как не спеша он отогревал дыханием ее ладошки. Расскажет, часто прерываясь, как помогая переодеваться, он сам снял с нее мокрые трусики. Расскажет, что стоя совсем голой, чувствовала его губы на своем плече. Расскажет, что он шумно дышал и что голос да и сам он были будто бы сильно напряжены.
И будет права, но даже представить не сможет, насколько. Не сможет даже предположить, как я хотел ее и как боролся с собой. Какого напряжения мне стоило сдержать свое нарастающее желание.
О да, я действительно был очень сильно напряжен. Очень, очень... силь-но... нап... ря... жен... вот... ка-ак... ааахх.
Вот как сейчас.